Я пока терпел все его выходки, но все же и моему терпению начинал приходить конец. Единственными отрадными минутами для меня тогда были встречи с Лизонькой, которая, спустя полгода после смерти своего отца, решилась впервые посетить благотворительный бал, устроенный по поводу наступившей Масленицы. На этом балу она и увидела Алексея. Ах, как я потом жалел, что представил ей этого бретера, этого плута, этого политикана! Это ведь был сорок девятый, именно в этом году, как вы помните, было нашумевшее дело петрашевцев… И Алексей, представьте, ко всем своим безумным выходкам, еще и принимал участие в этой невыносимой авантюре.

Аксенов, для которого ничего святого не было, принялся ухаживать за Лизонькой. Он был настойчив, она, к моему величайшему изумлению, принимала его ухаживания. Однажды я застал его у Лопухиных. Я поднимался по лестнице, а он как раз спускался. Его взгляд был полон неприкрытого торжества, а на губах играла самодовольная улыбка, он весьма развязано подмигнул мне и сказал:

– Да, Валерий, хорошую невесту ты себе выбрал! Она будет прекрасной женой, а главное – очень верной!

– Что сие означает?! – воскликнул я. – Потрудитесь объясниться! – и, не выдержав, схватил его за локоть.

– Ну, уж нет! Пусть она сама тебе объяснит! – он высвободился и сбежал вниз по ступеням.

Я же остался стоять, как истукан, и, лишь когда услышал, что за Аксеновым закрыли дверь, смог прийти в чувство и поспешил к Лизоньке, решив, что немедленно потребую у нее объяснения. Когда я вошел в ее будуар, Лиза стояла у окна в какой-то странной рассеянности. Мое сердце сжалось от нехорошего предчувствия, я окликнул ее, но она, похоже, не услышала. Тогда я приблизился к ней и снова позвал. Она вздрогнула, обернулась и, увидев меня, мгновенно залилась краской, потупив свой, прежде ясный, взор. Я понял, что оправдываются мои самые худшие подозрения.

Некоторое время мы молчали. Я пытался взять себя в руки и боялся наговорить дерзостей. Лизонька же нервно сжимала руки и ждала моей реакции. Она совершенно не умела притворяться, и я решил сразу же узнать свой приговор. Извинившись за свою прямоту, я спросил ее:

– Вы его любите?

Она подняла на меня испуганные глаза, наполнившиеся слезами и такие прекрасные, что у меня зашлось сердце от переполнявшего мою грудь чувства к этой девушке.

– Я не знаю, – был ее тихий ответ, и она снова спрятала глаза.

Я выскочил из комнаты, не попрощавшись, с одной только мыслью: «Стреляться!» Не заезжая домой я отправился к одному своему приятелю по службе, подполковнику Сенчевскому, и просил его быть моим секундантом. Аксенов принял мой вызов, и дуэль должна была состояться на следующее утро, в девять часов. Было решено выехать за город, чтобы избежать никому не нужной в этом случае огласки. Достаточно и того, что сам факт уже являлся скандальным. Всю ночь я не спал, что, собственно, вполне объяснимо. О том, какие мысли тревожили мой разгоряченный ум, позвольте мне не рассказывать, за многие из них мне стыдно до сих пор.

Наступило утро. Сенчевский заехал за мной без четверти восемь, и мы отправились к месту предстоящего поединка. Я ничуть не рассчитывал на то, что окажусь более метким, чем мой противник, однако нисколько не боялся расстаться с жизнью. Да и то, зачем она была мне нужна без Лизоньки?

Прибыли мы раньше Аксенова, и пришлось прождать целых двадцать минут, прежде чем он соблаговолил явиться. По его внешнему виду я без труда смог определить, что и ему в прошедшую ночь не спалось. Я подумал было о том, что он раскаивается, предположив, что причина его бессонницы в муках совести, которые каждый, уважающий себя человек, испытывал бы в подобной ситуации. Однако оказалось, что причина была в другом.

От извинений он отказался, да я бы вряд ли смог их принять. Алексей хотел уступить мне право первого выстрела, но я усмотрел в этом скрытую усмешку и отказался. Кинули жребий. И все же первый выстрел достался мне. Я глядел в красивое, лишенное эмоций лицо Алексея и думал, что совершаю какую-то ужасную глупость. Однако стоило мне только вспомнить о Лизоньке, как я снова испытал гнев.

Я навел на моего обидчика пистолет и стал метить ему в сердце. Но, Бог знает почему, в последний момент моя рука дрогнула и я промахнулся. Пуля прошла навылет, чуть ниже ключицы. Алексей пошатнулся, но не упал. Его бледное лицо озарила хищная усмешка, и он процедил сквозь зубы, превозмогая боль:

– Теперь мой выстрел. И я постараюсь не промахнуться.

Это было все равно, что прилюдно назвать меня своим заклятым врагом. Я опустил руку с пистолетом и, прекрасно зная о том, какой меткий стрелок господин Аксенов, приготовился принять смерть. Я ни о чем не жалел в ту минуту и, мне до сих пор кажется, что умри я тогда – это было бы лучше…

Хотя нет, конечно, – спохватился генерал, – что я такое говорю? Когда я вижу своих детей, я понимаю, как я счастлив… Но тогда… Его пуля прошла всего в двух пальцах от сердца. Меня, как вы видите, сумели спасти и вылечить. Однако лечение заняло около двух месяцев, в течение которых я, сначала бредил, а затем, по большей части спал.

Естественно, что я ничего не слышал ни об Алексее, ни о Елизавете, хотя, как сказывали мои домашние, я нередко звал ее. Говорят, что выжил я чудом, поскольку потерял много крови и врач считал, что я не оправлюсь. Тем не менее, спустя два месяца, я начал постепенно приходить в себя. Мне еще ничего не говорили, опасаясь за мое самочувствие, но я, признаюсь, был уверен, что моя бывшая невеста вышла замуж за Алексея. Я только очень надеялся на то, что у него не хватит нахальства не жениться на ней. «Ну что ж, – думал я, – как говорится, дай Бог им счастья». Словом, я почти смирился с этой мыслью, появившейся у меня сразу же, как только я узнал, что за долгое время моей болезни Елизавета Михайловна ни разу не справлялась о моем здоровье.

Каково же было мое удивление, когда я узнал нечто, совершенно обратное моим предположениям. Я уже обмолвился, что мой, в ту пору еще друг, Аксенов, участвовал в заседаниях кружка петрашевцев. И когда кружок был разоблачен, он тоже был взят под стражу. За свое участие в этой затее, он попал под следствие, на котором вел себя так возмутительно, по рассказам следователя, и так дерзко отвечал на вопросы, что ему тут же припомнили все многочисленные дуэли, все скандалы и разжаловали. Но этого показалось мало, и Аксенов был осужден на пять лет каторги.

Процесс еще продолжался и основных подозреваемых еще не осудили, а Алексея уже собирались отправлять этапом. Узнав об этом, я хотел было просить о свидании с ним, даже хотел было ходатайствовать за него, несмотря на то, что все еще продолжал считать его своим врагом и оскорбителем. Слишком уж он был поверхностным человеком, казалось мне, чтобы всерьез выступать с революционными идеями и организовывать бунт. Он и вмешался-то, скорее всего, в это дело от скуки… Как и во все прочее. Словом, я хотел как-то смягчить приговор.

Но мне не удалось с ним повидаться, а после я ничего не стал делать и ради его судьбы. За день до того, как быть отправленным в Сибирь, господину Аксенову удалось каким-то образом передать мне записку, которую принес чумазый маленький мальчишка, потребовавший за бумагу рубль. Письмо было такого содержания:

«Милый Валерий, я запомню то, что ты для меня сделал и обязательно отплачу тебе при первой возможности. Твой друг Алексей».

Признаюсь, сначала я ничего не понял. И только позже, в разговоре со следователем, который допрашивал Аксенова, я понял смысл этой записки. Алексей, оказывается, решил, что это я донес на него в полицию, ведь его забрали из дома позже, чем остальных заговорщиков, на целые сутки. Получалось, что винил в этом он меня, а записка содержала прямую угрозу и намек на месть. После этого я оскорбился и перестал предпринимать какие бы то ни было попытки для того, чтобы вызволить его из Сибири.

Что касается Елизаветы Михайловны, то я посылал ей письма, а она их не принимала, я приезжал с визитом, а она не покидала своей комнаты. Я не мог увидеть ее ни на балах, ни в театрах, ни на улице – она никуда не выходила из своего дома. Я предпринимал попытки снова и снова, но тщетно. А затем я смирился. Видимо, и Лизонька считала, что это я виноват в случившемся с Аксеновым…